"Дай Бог России найти дорогу к свету" (1990 год)
Патриарх Московский и всея Руси АЛЕКСИЙ II
"Дай Бог России найти дорогу к свету"
1990 год
В 1969 году во Франции скончался человек, который, на мой взгляд, создал стиль иконописи, свойственный нашему XX веку. На иконах инока Григория (Круга) глаза Спасителя и Богородицы как бы не решаются взглянуть на нас. Конечно, они обращены к нам. Но они не проникают в наши души, ничего не повелевают и не приказывают, никого не судят.
Так, может быть, смотрел на Своих гонителей Христос: "...но вы не хотите придти ко Мне, чтобы иметь жизнь". Так Он, наверно, в последний раз взглянул на Свой город: Иерусалим, Иерусалим, избивающий пророков и камнями побивающий посланных к тебе! сколько раз хотел Я собрать детей твоих, как птица собирает птенцов своих под крылья, и вы не захотели! (Мф. 23, 37).
Такие глаза на иконах Григория (Круга), иконах, которые вобрали в себя страшный опыт русского двадцатого века.
И этот опыт также сковывал нам уста. Даже в годы уже пришедшей "гласности" покойный Патриарх Пимен не нарушил своего молчания. Дело было не только в его болезни. С одной стороны, он привык молиться за Россию, не надеясь на добрый исход политических игр. С другой - не было уверенности, что, начни Церковь разговор с обществом о самом главном - не о культуре, миротворчестве и благотворительности, а о Христе Распятом и Воскресшем,- и она будет услышана и понята.
Сколько раз за последние годы случалось, что к проповедникам Евангелия после их слова подходили представители какого-либо политического движения и говорили: "Спасибо, что Вы нас поддержали!" А ведь проповедник менее всего хотел "поддержать" чью-то платформу или программу, а всего лишь хотел возвысить людей над любыми сиюминутными страстями и напомнить им об их Вечном призвании.
Да и сегодня в общественном сознании еще не вполне прояснилось понимание того, что такое на деле есть Церковь. Удивительно, но утилитарное отношение к Церкви оказалось едва ли не самой живучей константой общественного сознания, и, пережив все коллизии, оно сегодня возрождается таким же, каким оно было в годы, предшествовавшие слому русской истории. "Вообще, можно сказать,- пишет Ю. Самарин в предисловии к богословским работам А. Хомякова,- что мы относимся к Церкви по обязанности, по чувству долга, как к тем почтенным, престарелым родственникам, к которым мы забегаем раза два или три в год, или как к добрым приятелям, с которыми мы не имеем ничего общего, но у которых, в случае крайности, иногда занимаем деньги... Но вера по существу своему несговорчива, и в сделки с нею входить нельзя. Нельзя признавать ее условно, в той мере, в какой она нужна для наших целей, хотя бы и законных. Вера воспитывает терпение, самопожертвование и обуздывает личные страсти - это так, но нельзя прибегать к ней только тогда, когда страсти разыгрываются, и только для того, чтобы когда-нибудь урезонить или пристращать расправою на том свете. Вера не палка, и в руках того, кто держит ее как палку, чтобы защищать себя и пугать других, она разбивается в щепы. Вера служит только тому, кто искренне верит".
Не правда ли, эти слова и сегодня правдивы - с той лишь поправкой, что Самарин говорил их в лицо государству, считавшему себя православным, а сегодня их можно обратить и к различным, в том числе оппозиционным, партиям, и к интеллигенции, желающей возрождать Россию с помощью возрождения духовности.
Однако важнейшей чертой религиозной культуры, духовной воспитанности является понимание того, что духовность сама по себе есть высшая цель человеческого бытия, и потому социальное обустройство общества может само лишь служить возрастанию духовности, но не может использовать ее как средство для собственных целей.
Другим признаком трезвости общества является осознание того, что государственно-политические институты призваны главным образом осуществлять "полицейские функции": они могут и должны ставить пределы злу, но не могут самостоятельно взращивать добро.
Добро всегда может рождаться и расти лишь в свободном усилии каждого отдельного человека, а общество может лишь ограждать этот рост и создавать для него благоприятные условия. И когда придет такое понимание природы государственной деятельности, снова обнажится духовная мнимость, неподлинность даже самых искренних попыток инструментально-политического отношения к Церкви.
Потому думая сегодня, как нам перестроить Россию, мы не можем смотреть на Церковь как на одного из "подрядчиков" этой "стройки". Богу одному поклоняйся и Ему одному служи - так было заповедано нам еще в древности. И потому с самого начала мы должны объяснить, что, если и говорим мы, церковные люди, что "Церковь служит России", то эта формула не подлежит буквальной и прямолинейной трактовке. Мы служим Богу. Но святитель Иоанн Златоуст называл и Самого Бога "слугою нашего спасения". Служа Богу, все в себе поверяя Его заповедями, человек возделывает свою душу, сам становится светлее, ибо в ответ на его всецелое устремление к Свету Бог Своею благодатию Сам преображает его. Стяжи дух мирен,- наставлял преподобный Серафим Саровский,- и тысячи вокруг тебя спасутся". Такой Православие видит общественно-значимую глубину религиозного подвига.
Служа Богу, Церковь способствует возрастанию света и добра в людях, а рост или упадок этой внутренней возделанности человеческого сердца, в свою очередь, определяет взлеты и падения человеческого общества, то есть в конечном счете - судьбы России.
И потому лишь так, опосредованно, можно понимать наше служение России.
Далее, слова "Церковь служит России" нуждаются в уточнении и с другой стороны. Ведь Церковь - это и есть все мы, и что собою представляем мы, то собою представляет и Церковь. Она свята не святостью своих членов, а святостью Христа, который живет в нас в той мере, в какой мы открываем свои сердца и жизни для Его жизни в нас. Мы - не избранное сообщество мудрецов и отшельников, что 70 лет скрывались в Китеже, а сейчас вышли к людям, чтобы взять их за руку и вести в землю обетованную. У нас нет "программы" возрождения. Нет у нас и лозунгов "борьбы". Есть Евангелие и глубина и жизненность традиции Православия. Эту глубину мы сами не реализуем полностью. Но наша собственная неспособность является не осуждением Православия, а призывом к вам: попробуйте пройти дальше, чем прошли мы по пути духовного преображения. Печально, если наши болезни, в большинстве такие же, как и недуги всего народа, заслонят Евангельское солнце. Еще в I веке апостол Павел говорил о благодати Божией, которую мы носим, увы, не в золотых, а в глиняных сосудах. А в XX веке исповедник отец Валентин Свенцицкий свидетельствовал, что "всякий грех в Церкви не есть грех Церкви, а есть грех против Церкви"...
Слова "Церковь служит России" предполагают некое противопоставление Церкви и России. На деле же есть часть - "остаток" России, который продолжает служить Христу, это и есть Церковь, и та часть России, которой этот остаток может помочь своей верностью Христу и своим духовным трудом.
Таким нам мыслится место Церкви в России. Я искренне надеюсь, что сегодня эти мысли имеют больше шансов быть услышанными и понятыми, чем два года назад. Помните, тогда, в дни празднования 1000-летия Крещения Руси, все говорили о том, что Церковь дала России. И мало кто пытался поставить вопрос о том, что Россия внесла в общечеловеческую сокровищницу Церкви. Но ведь в конечном счете перед Богом единственным нашим оправданием будет именно это: что мы сделали для Вечности? Чем мы помогли Христу?..
Я сознаю, что эти мысли кажутся "несвоевременными" и малопонятными. Но ведь привычные призывы к обновлению и доброделанию нашли бы еще меньше отклика в сердцах моих соотечественников: не успев начать их выполнять, мы успели к ним привыкнуть.
Дай Бог, чтобы Россия нашла дорогу к Свету. Путь этот, конечно, лежит через сердце каждого из нас - в терпении вашем стяжите души ваша (Лк. 21, 19). Нам предстоит поистине молекулярная работа по освящению и христианизации мира, что, собственно, и является делом Церкви в веках.
И дай Бог, чтобы русские иконы XXI века отличались от икон XX века и с надеждой смотрели бы прямо в сердце человека.